24 марта 2025
Ильдар Даминов: Перспективы развития белорусского машиностроительного кластера и его нереализованный потенциал — важная тема. Однако, если говорить о передовых технологиях, то наибольшую роль в глобальной цифровой трансформации играет всё же микроэлектронная промышленность. Беларусь, насколько мне известно, обладала самым высоким потенциалом в этой сфере среди всех стран бывшего СССР.
Валерий Цепкало: Микроэлектроника действительно является фундаментом индустрии информационных технологий. Страны, развивающие это направление, получают стратегическое преимущество, которое выражается в создании более устойчивого к рыночным колебаниям сектора программного обеспечения.
Например, Индия занимает лидирующие позиции в аутсорсинговой разработке программного обеспечения. Однако отсутствие собственной микроэлектронной промышленности существенно ограничивает её возможности в таких высокотехнологичных сферах, как приборостроение и точное машиностроение. В результате структура экономики Индии имеет выраженный перекос в сторону разработки заказного ПО, что сказывается и на уровне зарплат: в IT-секторе они значительно выше, чем в других отраслях.
В отличие от Индии, Тайвань, Южная Корея, а сейчас и Китай сделали ставку на развитие микроэлектроники и её интеграцию с программными решениями. Это позволило им занять ведущие позиции на мировом рынке в самых разных областях — от автомобилестроения и потребительской электроники до искусственного интеллекта и облачных технологий.
Как следствие, в этих странах уровень доходов специалистов распределяется более равномерно. Инженеры в области машиностроения, микроэлектроники, приборостроения, а также специалисты в области медицины, строительства, преподавания получают сопоставимые с ИТ зарплаты. Это способствует более устойчивому развитию экономики, стимулирует инновации, которые как раз зарождаются на стыке разных сфер деятельности и снижает социальные перекосы между представителями разных профессий.
Вы абсолютно правы в том, что Беларусь унаследовала мощную школу микроэлектроники — пожалуй, самую сильную не только в бывшем СССР, но и в Восточной Европе. В стране работали крупные предприятия, занимавшиеся разработкой и производством полупроводниковых устройств. Среди них — НИИ ЭВМ, завод имени Орджоникидзе, «Планар», «Агат», «Горизонт», «Интеграл» и многие другие.
У меня было огромное желание связать белорусские государственные предприятия с потенциальными американскими партнёрами и инвестиционными фондами. Для этого я организовал ряд мероприятий на базе Riggs Bank — небольшого бутикового банка, здания которого находились в самом центре Вашингтона. Этот банк имел не только удобное расположение, но и символическое значение: в разное время его клиентами были Авраам Линкольн, Дуайт Эйзенхауэр, Ричард Никсон и другие известные люди.
Договорившись с руководством Riggs Bank, я организовал на его базе семинар для руководителей белорусских государственных компаний, заинтересованных в поиске инвестиций, установлении деловых контактов с американскими партнёрами и выходе на рынок США.
На такие семинары приезжали многие руководители крупных белорусских предприятий, с которыми я связывался лично. Среди участников были Валерий Лангов (директор гродненского ГПО «Азот»), Аркадий Поляков (представитель «Белшины»), Владимир Волков (МЗКТ, позднее в его честь был назван тягач «Волат» — «Волков Автомобильный Тягач» 😊, который, к слову, мог стать основной машиной для добычи нефти на Аляске, но это уже отдельная история), Михаил Лавринович (МАЗ) и другие.
С американской стороны участие приняли топ-менеджеры Navistar и Detroit Diesel, которые проявили интерес к сотрудничеству с белорусскими автомобилестроительными предприятиями. Также присутствовали представители Ford (напомним, компания открыла сборочное производство в Беларуси) и Goodyear — крупнейшего в мире производителя шин. Goodyear, в итоге, начал закупать белорусский корд у БМЗ, а также сыграл важную роль в антидемпинговом разбирательстве по белорусской сталелитейной продукции, в котором я его активно задействовал. Кроме того, на встрече присутствовали представители ещё порядка десятка американских компаний.
Во время одного их таких мероприятий я познакомился с Виктором Андреевичем Емельяновым, руководителем завода "Интеграл". Позднее мы с ним вместе ездили в Чикаго, где его предприятие продавало микросхемы американской компании, принадлежащей бизнесмену индийского происхождения. У того в Иллинойсе было небольшое производство микрочипов, однако в то время "Интеграл" значительно превосходил его по возможностям и уровню технологий.
Спустя некоторое время мы вместе с директором "Интеграла" и Михаилом Мариничем, который тогда занимал пост министра внешнеэкономических связей, посетили микроэлектронное подразделение Motorola в Финиксе, штат Аризона. В тот период компания находилась в процессе реструктуризации и разделяла производство полупроводников и выпуск мобильных телефонов.
Аналогичную стратегию разделения компаний позже применили южнокорейские компании Samsung и Hyundai, выделив производство чипов и объедившись в этом направлении, создав компанию SK Hynix, которую я позже привлёк в качестве резидента ПВТ. Такой подход позволил поставлять микросхемы широкому кругу клиентов, а не ограничиваться только внутренними потребностями.
В результате, несмотря на общее негативное восприятие Беларуси, нам удалось убедить руководство Motorola вложить инвестиции в "Интеграл" на условиях приобретения 51% акций. Размер инвестиций должен был составить 64 миллиона долларов США, что по сегодняшним ценам эквивалентно примерно 140 миллионам. Причём Motorola согласилась на покупку акций только одного из производственных модулей, специализирующегося на выпуске микрочипов.
Здесь я немного отвлекусь от основной темы и расскажу один забавный эпизод, который хорошо передаёт атмосферу того времени.
Нужно понимать, что в Беларуси слово «приватизация» стало почти ругательным — причём даже хуже, чем нецензурная брань. Последнюю, в конце концов, можно было услышать в повседневной жизни, а вот произносить «приватизация» вслух в официальных кругах было табуировано, так как рассматривалось чуть ли не как преступление, связанное с попыткой «разграблением народного достояния».
В сентябре 2001 года премьер-министр Беларуси Геннадий Васильевич Новицкий посетил Нью-Йорк для участия в Генеральной Ассамблее ООН. Как правило, мероприятия в ООН ориентированы больше на внутреннюю аудиторию, поскольку руководители иностранных делегаций обычно присутствуют лишь на выступлениях, предшествующих их собственному, и на том, что идёт сразу после него. Исключение составляют выступления лидеров крупных держав или нетривиальных политических фигур, таких как Фидель Кастро, или Уго Чавес, который на Генассамблее ООН как-то назвал тогдашнего президента США Джорджа Буша «дьяволом».
Выступление Геннадия Новицкого вряд ли можно было бы отнести к разряду исторических, способных вызвать общественные дискуссии. Мне же хотелось, чтобы его приезд был не напрасным и мог бы иметь хоть какое-то практическое наполнение.
К тому времени у меня был опыт работы над несколькими инвестиционными проектами, но их бюджет не превышал 10 миллионов долларов и все они были проектами, что называется "с нуля". Однако такого рода проекты не представляли интереса для крупных инвестиционных фондов.
Когда я обсуждал один из них с Пьетро Соллесито — инвестиционным банкиром, американцем итальянского происхождения и директором лондонского офиса японской инвестиционной компании Nomura (вот что значит соверменная глабализация!), он отметил, что крупные инвестиционные фонды не заинтересованы в проектах с бюджетом менее 100 миллионов долларов (Nomura сегодня управляет проектами на сумму более 500 миллиардов долларов США). Причина проста: изучение и оценка простых проектов требуют примерно столько же времени и человеческих ресурсов, сколько и анализ значительно более крупных инвестиций, а значит, их рентабельность для фондов ниже.
Кстати, с Пьетро мы также обсуждали идею строительства в Беларуси технического суперуниверситета по примеру Стэнфорда, который мог бы стать ключевым элементом будущей экосистемы Парка высоких технологий. (О нём мы поговорим подробнее в контексте развития ПВТ).
Чтобы наполнить визит белорусского премьера конкретикой, я решил организовать его встречу с представителями крупного инвестиционного фонда, для чего обратился к Иану Бреммеру, с которым в то время активно общался.
Иан — человек с нетривиальным мышлением, исключительными способностями и колоссальным трудолюбием. В своё время у нас с ним было множество интересных и содержательных дискуссий. После публикации моего эссе в Foreign Affairs о рисках глобализации конфликтов в Евразии он даже предложил мне стать соучредителем его компании Eurasia Group, которую тогда создавал. Это было лестное предложение, но я был вынужден его отклонить.
С Ианом Бреммером
Во-первых, дипломат, а тем более посол, не может входить в состав учредителей коммерческой организации. Во-вторых, я не верил, что на внешней политике можно зарабатывать деньги, если речь идёт о честной коммерческой деятельности, связанной с аналитикой и прогнозированием. Тем более, в этой сфере уже существовало множество авторитетных think tanks, НПО и международных организаций, занимающихся исследованием глобальных рисков. (Мы не ведем речь о профессиональных «грантососах», которые годами существуют за счёт западного финансирования, имитируя борьбу за демократию. По сути, они кровно заинтересованы в сохранении диктатур, так как их существование обеспечивает им комфортное проживание на Западе без какого бы то ни было для себя риска).
Но Иан Бреммер сумел создать успешный бизнес в этой сфере. Если не ошибаюсь, он привлёк около 2,5 миллионов долларов от Lehman Brothers (чьи европейские и азиатские подразделения, к слову, были позднее поглощены Nomura). На эти средства он разработал и внедрил методику оценки инвестиционных рисков, сначала для стран бывшего СССР, а затем расширил её на Ближний Восток и Азию. В результате Eurasia Group стала одной из ведущих мировых аналитических структур в области политических рисков, предлагая своим клиентам точные прогнозы, стратегические рекомендации и глубокую аналитику.
Не буду подробно описывать его бизнес-модель, скажу лишь, что по моей просьбе Иан Бреммер организовал встречу Геннадия Новицкого с управляющим директором инвестиционного банка Lehman Brothers — одного из четырёх крупнейших инвестиционных институтов того времени.
Примечательно, что собеседником Геннадия Новицкого был не кто иной, как Теодор Рузвельт IV — правнук 26-го президента США, чья фамилия как бы подтверждала финансовые возможности этого инвестиционного гиганта.
Геннадий Васильевич был человеком искренним, демократичным и общительным. С моей подачи он даже загорелся идеей, которая правда так и осталась нереализованной, о строительстве в Беларуси качественных дорог и тротуаров, которые соответствовали бы современным стандартам: с надёжной дренажной системой, бетонной подкладкой под асфальтовое покрытие, чтобы ямы исчезли не только на трассах, но и во дворах. Мне очень хотелось, чтобы наши люди, также как американцы, британцы или шведы могли ходить по чистым, сухим улицам, независимо от погоды. Чтобы каждый дождь или мокрый снег не превращал дороги в грязь, а напротив, смывал её в ливневые канализации, оставляя улицы чистыми и ухоженными.
Минск, на пересечении улиц Парниковой и Макаенка.
К тому времени это уже было поколение запуганных министров и премьер-министров. В отличие от Михаила Чигиря, который не боялся открыто обсуждать реформы, они боялись даже произносить слово «приватизация». Но тогда я ещё не осознавал, насколько сильным был этот страх.
Мы с Ианом Бреммером присутствовали на этой встрече. Переводчиком выступал один из сотрудников Eurasia Group, сопровождавших Иана.
После короткого обмена любезностями между Теодором Рузвельтом IV и Геннадием Новицким, президент инвестиционной компании не стал терять времени и сразу же решил «брать быка за рога». Вместо стандартных дипломатических вступлений он перешёл к сути вопроса. «Я хотел бы узнать, какие предприятия вы готовы предложить для приватизации», – сказал он прямо, без лишних вступлений.
Сразу отмечу: «инвестиции» и «приватизация» — для любого западного человека - слова синонимы. Инвестиции всегда означают обмен финансовых ресурсов на долю в компании, а без приватизации невозможно привлечь стратегических инвесторов. В отличие от банковского кредита, который выдаётся под проценты и остаётся риском самого предприятия, инвестор не просто даёт деньги, а вкладывает их в развитие бизнеса, разделяя с ним и риски, и прибыль. Это долгосрочное партнёрство, в котором инвестор заинтересован в успехе компании, а не просто в возврате своих средств с процентами.
Реакция белорусского премьера на вопрос президента крупнейшего инвестиционного фонда США была такой, как будто в присутствии правоверного католика кто-то произнес ересь. Ладно бы это было сказано тет-а-тет, в приватной беседе. Но тут – при свидетелях!
Он покраснел, стал неловко оглядываться, словно ища высшую силу, способную стать свидетелем его идеологической невинности. «Вас, наверное, неправильно информировали, – был его ответ. – Я здесь для того, чтобы вы рассказали, чем вы нам можете помочь».
Тут уже в ступор вошел правнук бывшего президента США. Для Теодора Рузвельта IV слова «делать бизнес вместе» и «помочь» относились к совершенно разным категориям. «Помощь» – это про гуманитарные поставки, экстренную поддержку или благотворительность. Это, например, пригнать в Беларусь состав с говяжьей тушёнкой, зерном, одеждой или медикаментами, для чего в Америке существуют специальные фонды помощи. Но Lehman Brothers - это инвестиционный фонд, а не Красный Крест, занимающийся поставками детям одежды в зонах конфликтов. Его деятельность - искать партнёрство, вложить капитал, развить бизнес и получить прибыль.
Я видел, что и Иану было неловко. Он понимал, что отнял время не просто у президента одного из крупнейших инвестиционных фондов, а его партнёра в бизнесе по оценке политических и деловых рисков. Мне же было стыдно. Ведь эта встреча была организована по моей просьбе, и я ожидал конструктивного диалога о возможностях инвестиций. И совершенно не ожидал, что белорусский премьер-министр не уполномочен обсуждать инвестиции.
Сейчас, спустя годы, я думаю, что эта встреча могла даже принести Иану пользу. Скорее всего, она только укрепила Рузвельта IV в мысли о том, что инвестиционная аналитика и методы оценки политических рисков в отношении таких стран, как Беларусь, действительно необходимы — если, конечно, инвестор не хочет в итоге остаться с носом. Это как взаимодействие с экзотическим животным: нужен особый подход, особые формы общения. А то, глядишь, неожиданно получишь какую-нибудь «золотую акцию» — и вся твоя финансовая модель, вся инвестиционная стратегия в одночасье превращается в мыльный пузырь.
Ведь Рузвельт IV возможно в первые в жизни столкнулся с тем, что где-то в мире существует совершенно иное понимание экономических законов и правил, некая параллельная реальность, где проблемы экономики формулируются совершенно иначе, чем в развитых странах Америки, Европы и Азии. Если где-то инвестиции — это инструмент роста, повышения качества жизни, создание новых рабочих мест, то есть страны, где инвестиции могут рассматриваться как потенциальный источник угроз, нестабильности, как инструмент потери контроля над людьми.
Буквально 15 минут «диалога слепого с глухим», и мы поняли, что продолжать беседу бессмысленно. Однако, прежде чем уйти, мы решили подняться на крышу небоскрёба 3 World Financial Center — здания, в котором располагался инвестиционный фонд. С этой высоты перед нами раскинулась Уолл-стрит — символ того, на что способен человек, когда ему дают экономическую свободу. После этого мы ретировались, как поётся у Андрея Макаревича: «Каждый пошёл своею дорогой, а поезд пошёл своей».
Современный вид на Манхэттен из 3 World Financial Center, где была встреча с Lehman Brothers.
Несмотря на столь печальные перспективы, я понимал, что без приватизации и инвестиций невозможно рассчитывать на развитие. Государственные предприятия, как бы их ни защищали идеологи, всегда являются синонимом неэффективности. У них нет мотивации к росту, потому что оценка руководителей зависит не от эффективности, а от их благонадёжности.
Даже если предприятие оказывается в убытках, оно все-равно может рассчитывать на государственные дотации — естественно, за счёт более эффективных и успешных хозяйствующих субъектов. Наиболее яркий пример — «спасение» Минского мотовелозавода: вливание бюджетных средств в давно неэффективное производство не возрождает его, а лишь откладывает неминуемый крах. Такое искусственное дыхание не делает завод конкурентоспособным — оно лишь затягивает его агонию, за которую расплачиваются те, кто действительно умеет работать.
В государственном секторе Беларуси зарплата — это постановление чиновника, не имеющее связи с реальной прибылью предприятия. Производительность труда, эффективность управления, рыночные условия — всё это не имеет значения, потому что зарплаты определяются административно.
На государственных заводах условия работы — это разбитые цеха, устаревшее оборудование и низкие зарплаты. Когда в компанию приходят частные инвестиции, ситуация меняется кардинально. Предприятие повышает производительность, осваивает новые рынки, внедряет современные технологии — и, как следствие, может позволить себе платить больше. Зарплаты в частном секторе растут потому, что компании конкурируют за квалифицированных специалистов. В противном случае он просто теряет кадры, а с ними — рынок.
Если бы предложенный мною сценарий реализовался, это могло бы стать самой выдающейся экономической историей на постсоветском пространстве — возможно, даже более впечатляющей, чем предложенный мной вариант слияния МТЗ и John Deere.
Потому как Беларусь оказалась бы единственной страной в Центральной и Восточной Европе и СНГ, обладающей современным микроэлектронным производством, интегрированным в потребности мирового рынка. Мы бы оказались на самой вершине производственной цепочки, занимая нишу вместе с США, Тайванем и Южной Кореей.
Но, как вы, наверное, догадались, Лукашенко на акционирование «Интеграла» добро не дал. Вместо того чтобы привлечь крупного стратегического инвестора, он просто распорядился выделить заводу 30 миллионов долларов, которые могли бы быть потрачены на строительство дорог или образование. Это на время отложило неизбежное отставание предприятия, но финал всё равно оказался печальным — как и у всей промышленности Беларуси.
Сегодня «Интеграл» борется за выживание, его корпуса ветшают, оборудование устаревает, квалифицированные сотрудники уходят.
Проходная завода Орджоникидзе, еще одного бывшего "флагмана" белорусской промышленности, со стороны улицы Кульман, город Минск.
В то же время Motorola, с которой мы пытались сотрудничать, прошла через несколько реструктуризаций. Если бы сделка состоялась, скорее всего «Интеграл» был бы сегодня частью холдинга ON Semiconductor Corporation, специализирующейся на производстве полупроводников для промышленного сектора: авиации, машиностроения, станкостроения.
Производственные помещения ON Semiconductors.
И пусть он не достиг уровня TSMC или Nvidia, но её рыночная капитализация сегодня — 32 миллиарда долларов. Даже если бы зарплаты на «Интеграле» были в два раза ниже американских (что абсолютно нормально для условий Беларуси), мы бы сегодня имели $3,000 в месяц у рабочих, $5,000 у инженеров.
Стандарты строительства производственных корпусов ON Semiconductor. Сегодня бы так выглядел "Интеграл".
Но дело даже было бы не в зарплатах на Интеграле. Как только средняя зарплата инженера достигла бы уровня 5 тысяч долларов, это стало бы мощным стимулом для развития всей микроэлектронной отрасли в Беларуси.
Белорусская молодёжь массово пошла бы в эту сферу. БГУИР полностью изменился бы — там появились бы суперсовременные лаборатории для обучения студентов разработке микросхем и их программированию. А когда есть грамотные кадры, приходят крупные компании.
В своё время я смог привлечь в ПВТ тайваньский HTC — третьего по величине производителя смартфонов в мире на тот момент, а также корейский SK Hynix, одного из ведущих игроков в сфере микроэлектроники. Причём это удалось сделать даже без развитого в стране микроэлектронного производства, только ради создания их R&D-центров.
Если бы тогда в страну пришла Motorola, это стало бы первым шагом к созданию полноценной экосистемы микроэлектроники, а за ней неизбежно последовали бы и другие гиганты индустрии. Сегодня в Беларуси могли бы разрабатывать свои продукты TSMC — крупнейший в мире производитель микросхем, чья рыночная капитализация превышает 600 миллиардов долларов; Nvidia, которая благодаря искусственному интеллекту и графическим процессорам оценивается более чем в 2 триллиона долларов; Intel, инвестирующий 20 миллиардов долларов в строительство нового завода в Польше; Samsung, который лично Дональд Трамп убеждает вкладываться в американскую экономику.
Сегодня стоимость белорусской IT-индустрии оценивалась бы в сотни миллиардов долларов. И работало бы в индустрии не нескольких тысяч человек, как сейчас, а сотни тысяч человек. И средняя зарплата была бы не 500 долларов, а $5,000, как платил SK Hynix белорусским дизайнерам микросхем в ПВТ.
Так в чём же корень белорусской трагедии? В том, что руководство страны оказалось катастрофически некомпетентным — не способным увидеть те уникальные возможности, которые могли бы вывести Беларусь в мировые лидеры в сфере микроэлектроники и машиностроения? Или это было осознанное решение — сознательный отказ от модернизации, от прорывных технологий и успешного развития ради сохранения власти любой ценой? Когда страх потери личного контроля оказался сильнее желания развивать страну. Ведь модернизация означала бы экономическую независимость людей, а значит, и их политическую субъектность. Люди, которые достойно зарабатывают, начинают чувствовать себя гражданами, требовать права голоса, участия в управлении страной, контроля над властью.
Поэтому была сознательно выбрана стратегия удержания людей в бедности. Давать возможность зарабатывать только тем, кто полностью зависит от власти. Назначать руководителей предприятий не по принципу компетентности, а по критерию личной преданности. Не позволять рабочим и инженерам иметь сбережения и перспективы, чтобы держать их заложниками системы, где угроза увольнения звучала бы как приговор: «Будете неправильно себя вести – останетесь без работы, нечем будет кормить детей».
На самом деле, уже неважно, что именно привело страну к этой катастрофе — некомпетентность власти или преднамеренная политика удержания людей в бедности. Результат очевиден: деградация некогда передовой промышленности, массовая бедность, исход лучших кадров и, в конечном итоге, угроза самому существованию страны как независимого субъекта на международной арене.
После множества неудачных попыток реформировать белорусскую промышленность, я пришёл к выводу, что реформировать систему невозможно. Она становилась все более закостенелой, а подход к управлению экономикой все более архаичным. Осознав это, я сфокусировался на создании новой индустрии – информационных технологий, но не через реформирование того, что было, а фактически с нуля. Так появился Парк высоких технологий.
Продолжение следует
