2 марта 2025
Ильдар Даминов. Перед тем как перейти к практическим вопросам подготовки законодательства о Парке высоких технологий и инвестиционном освоении территории, мне хотелось бы уточнить: в какой момент вы осознали невозможность модернизации белорусской промышленности? Почему вместо того, чтобы развивать довольно развитую на то время белорусскую промышленность и формировать на ее основе современные технологические кластеры, вы приняли решение сфокусироваться на IT-индустрии, которая и близко не находилась в фокусе общественного внимания?
Валерий Цепкало: Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся немного назад и несколько отвлечемся от основной темы нашего разговора – создание Парка высоких технологий.
Будучи первым заместителем министра иностранных дел Беларуси, я являлся сопредседателем белорусско-американской комиссии по реализации Программы Нанна — Лугара. В соответствии с этой программой, Соединенные Штаты предоставили Беларуси до 250 миллионов долларов на демонтаж инфраструктуры, связанной с ядерным, химическим и бактериологическим оружием (с учетом инфляции эта сумма сегодня составляла бы порядка 510 миллионов долларов). Со стороны США комиссию возглавлял министр обороны Уильям Перри.
Заседание белорусско-американской Комиссии по реализации Программы совместного сокращения угроз.
Проходя службу в Ракетных войсках стратегического назначения, я понимал, что без соответствующего технического обслуживания шахтные пусковые установки и другие элементы ядерной инфраструктуры довольно быстро придут в негодность. Предложенный метод их уничтожения подрывов был скорее политическим актом, чем практической необходимостью.
Ракетная шахта пришла в негодность и без подрыва
Мне удалось убедить американскую сторону в том, что после распада Организации Варшавского договора и стремления Польши вступить в НАТО любое размещение стратегического ядерного оружия на территории Беларуси утратило военное значение, так как ядерные боеголовки, размещенные в Беларуси, становились уязвимой мишенью не только для высокоточных ракет малой и средней дальности, но для некоторых видов артиллерии.
Ядерное оружие было размещено в Беларуси с учетом того, что его прикрывало ПВО Восточной Германии, Чехословакии и Польши.
В связи с этим я предложил Уильяму Перри выйти за рамки существующего мандата, который предусматривал использование выделенных средств исключительно на демонтаж оружия массового поражения и ликвидацию соответствующей инфраструктуры. Для этого я также встретился с сенатором Ричардом Лугаром — соавтором законопроекта, и с сенатором Ричардом Шелби - председателем Комитета США по национальной безопасности.
Организовать встречу с сенатором Шелби мне помог американский бизнесмен бахрейнского происхождения, обладавший прочными связями с этим комитетом и активно участвовавший в фандрайзинговых мероприятиях для сенатора в Бирмингеме, штат Алабама, где их дома находились буквально по соседству.
Этот бизнесмен, к слову, разбогател на контрактах с египетской армией, поставляя военную продукцию из стран бывшего СССР. После подписания Кэмп-Дэвидских соглашений Египет вышел из сферы советского влияния, однако сохранял значительные запасы советской военной техники, от которой не хотел отказываться. Эта техника, естественно, нуждалась в запасных частях, техническом обслуживании и ремонте. Стремясь выйти за рамки чисто посреднической деятельности, после распада СССР он приобрел контрольный пакет акций Санкт-Петербургского электролампового завода «Светлана», продукция которого использовалась в радиолокационных системах, передатчиках и приборах ночного видения.
Мне он, правда, утверждал, что планирует занять нишу в сфере профессиональной аудиотехники, где вакуумные лампы ценились за способность обеспечивать более теплое и насыщенное звучание по сравнению с транзисторными аналогами.
Разумеется, такие сделки требовали политического одобрения как со стороны СССР, поскольку только Кремль мог дать добро на продолжение обслуживания советской военной техники и поставку запчастей после того, как Египет вышел из сферы советского влияния и сблизился с США. Одобрение требовалось и со стороны Вашингтона, который, в свою очередь, не возражал бы против продолжения «закулисного сотрудничества» между Каиром и Москвой. После распада Советского Союза продолжение этого бизнеса уже не представляло сложности — отношения между Россией и США в тот период достигли наивысшего уровня, и в американском истеблишменте, включая даже так называемых «ястребов», преобладали весьма благожелательные настроения в отношении такого сотрудничества.
Збигнев Бжезинский, к примеру, известный своей жесткой позицией в отношении СССР, в ответ на мою статью в Foreign Affairs без малейшей доли злорадства лишь тактично поинтересовался, как в Кремле (вероятно, имея в виду российское посольство в Вашингтоне) отреагировали на мои рассуждения о коррупционной природе российской приватизации.
В результате переговоров мне тогда удалось убедить Уильяма Перри, сенаторов Лугара и Шелби в том, что часть средств, выделенных Беларуси по программе Нанна — Лугара, должна быть направлена не на уничтожение шахт, а на гражданское перевооружение военных предприятий, как это планировал делать на заводе «Светлана» уже упомянутый нами бизнесмен, используя военные технологии для производства музыкального оборудования.
В итоге Беларусь оказалась единственной страной, получившей деньги на модернизацию промышленных предприятий в рамках Программы совместного уменьшения угроз. Общая сумма средств, полученных белорусскими предприятиями, составила около 70 миллионов долларов (по нынешним ценам — 150 миллионов), из которых порядка 20 миллионов долларов (в пересчете на сегодняшний день — 42 миллиона) было направлено производственному объединению «БелОМО».
В условиях острого дефицита валюты «БелОМО» закупило современное оптико-механическое оборудование, благодаря чему предприятие смогло запустить производство оптических приборов для спутников дистанционного зондирования Земли, совместно с французами разрабатывать оптические танковые прицелы, приборы ночного видения; в Беларусь пришел известный концерн Карл Цейсс.
Производственное оборудование БелОМО
Если бы программа Нанна-Лугара не была остановлена после разгона Верховного Совета в 1996 году, объем финансирования белорусских предприятий мог бы достигнуть 150 миллионов долларов (или около 300 миллионов в сегодняшних ценах). Это, подчеркиваю, были не кредиты, а безвозмездные средства, которые могли бы обеспечить белорусские предприятия современным оборудованием и технологиями, значительно повысить их рыночную капитализацию, создать условия для успешной приватизации и, в перспективе, привлечь сотни миллиардов долларов инвестиций.
В контексте разговора о безопасности, хотел бы вспомнить и так называемую «урановую сделку», заключенную между Россией и США. О ней я узнал от кого-то из членов американской делегации в ходе неформальных бесед в рамках заседания совместной белорусско-американской комиссии. В соответствии с этим договором, оружейный уран, извлекаемый из российского тактического ядерного оружия, поставлялся в США на переработку для последующего использования в атомной энергетике.
Никто в Беларуси точно не знал, сколько тактического ядерного оружия находилось в стране и было ли оно там вообще. Дело в том, что ядерные боеприпасы входили в состав артиллерийских снарядов с радиусом действия, не превышающим 60 километров, и оперативно-тактических ракет с дальностью поражения до 300 километров. С военной точки зрения, размещение таких вооружений в Белорусском военном округе не имело большого смысла, поскольку расстояние от Беларуси до линии возможного соприкосновения с противником (по границе ГДР и ФРГ) составляло около тысячи километров.
Но даже если тактическое ядерное оружие и находилось на территории Белорусского военного округа, то к 1993 году, когда была заключена урановая сделка между Россией и США, его там точно не было. Поэтому ни Беларусь, ни Украина не являлись сторонами этого соглашения.
Тем не менее, я принял решение инициировать переговоры с российской стороной о выделении доли Беларуси в российско-американской сделке. На протяжении полугода я практически еженедельно летал в Москву на переговоры с министром иностранных дел России Евгением Примаковым (позднее — премьер-министром), первым заместителем министра иностранных дел Игорем Ивановым (позднее — министром иностранных дел и секретарем Совета Безопасности РФ), главнокомандующим РВСН Игорем Сергеевым (позднее — министром обороны), заместителем министра иностранных дел Борисом Пастуховым и другими российскими официальными лицами.
В результате мне удалось убедить российскую сторону выделить условную долю Беларуси в российско-американской ядерной сделке в размере 420 миллионов долларов США. На эти средства Беларусь оплатила России сформировавшуюся задолженность по поставкам 25 миллионов баррелей нефти. При нынешней коммерческой цене в 72 доллара за баррель страна тогда получила прямую выгоду в эквиваленте 1,8 миллиарда долларов США.
Украина, к слову, которая теоретически могла бы претендовать на гораздо большую долю, чем Беларусь, получила компенсацию не в денежном эквиваленте, как наша страна, а в виде урана для атомных электростанций на сумму лишь 160 миллионов долларов.
Завершая эпизод с Уильямом Перри, хотел бы отметить, что мы еще несколько раз пересекались уже после того, как он стал профессором Стэнфордского университета и старшим научным сотрудником Института Гувера, но продолжал активно заниматься вопросами международной безопасности и ядерного разоружения.
Во время одной из встреч мы обсуждали будущее постсоветского пространства. Перри придерживался, как мне представлялось, излишне оптимистичного взгляда как на экономическую трансформацию России, так и на ее неизбежную, по его мнению, демократизацию.
Мне ситуация виделась совершенно иначе, поскольку я наблюдал ее изнутри. Чубайсовская приватизация, вместо создания условий для формирования широкого класса частных собственников — и, как следствие, мощного среднего класса - привела к прямо противоположному результату. Собственность сконцентрировалась в руках узкой группы людей, обладавших доступом к власти, тогда как подавляющее большинство россиян не получило от этого ровным счетом ничего, оказавшись полностью отрезанным от колоссальных природных богатств своей страны.
Как известно, бедность делает человека уязвимым к разного рода манипуляциям. В отличие от собственника, владеющего землей, недвижимостью, акциями предприятий или долей в природных ресурсах страны (как, например, в Норвегии, Чили или ОАЭ) и оценивающего события с позиции долгосрочного интереса, человек, лишенный собственности, вынужден мыслить краткосрочными категориями.
Собственник думает о будущем — о том, как сохранить и приумножить свое состояние, обеспечить стабильность для себя и своей семьи. Поэтому он заинтересован в предсказуемости, верховенстве закона и четких правилах игры. Человек же, живущий в условиях ежедневной борьбы за выживание, принимает решения на основе эмоций. Его мировоззрение формируется под влиянием краткосрочных импульсов — страха, надежды, разочарования, гнева.
Поэтому бедного человека легко «переключать» с одного мифа на другой. Сегодня ему говорят, что украинцы — «единокровные братья», и он искренне верит в это. Завтра его убеждают, что Украина — рассадник нацизма и русофобии, и он с таким же энтузиазмом принимает новую установку. Так же легко меняется его отношение к Западу. Он не фиксирует противоречий между вчерашними и сегодняшними заявлениями. Ему можно легко навязать любую повестку — войну, «духовные скрепы», поиск внутренних врагов. Если на момент нашей с Уильямом Перри беседы американцы были для россиян стратегические партнеры, источник инвестиций и технологического прогресса, то завтра вполне могли бы стать (и стали!) коварными «пиндосами», стремящимися разрушить страну изнутри. Затем, правда, они могут снова оказаться желанными гостями.
Именно из-за коррупционного характера, приватизация в России не привела ни к расцвету свободного предпринимательства, ни к созданию инновационной экономики. Она лишь способствовала формированию узкого круга лиц, присвоивших колоссальные природные богатства страны. Их состояние стало не результатом таланта, трудолюбия или креативности, а зависело исключительно от степени их близости к власти.
Опыт стран Латинской Америки, где раньше России сложилась похожая ситуация, показал, что небольшая группа сверхбогатых людей, обязанных своим состоянием государству, остается уязвимой перед давлением власти и не может стать ни двигателем экономического процветания, ни опорой для демократии. Их активы, формально частные, в любой момент могут быть перераспределены в пользу более лояльных фигур. Опасаясь такой перспективы, они предпочитают выводить капиталы за рубеж, а не инвестировать в развитие своей страны. В результате экономика остается зависимой от экспорта природных ресурсов, а инновации и высокотехнологичные отрасли вытесняются с экономического поля страны.
Это ведет не к развитию, а к стагнации: отсутствию инвестиций в науку и технологии, деградации предпринимательской среды и усилению зависимости от внешнеполитических факторов. В Латинской Америке эта зависимость проявлялась в подчиненности США, а в России и Беларуси — в нарастающей зависимости от Китая. В обоих случаях страна превращается не в субъект, а в объект глобальной политики, утрачивая возможность самостоятельно формировать и реализовывать свою экономическую стратегию.
Эту мысль, пусть и не так развернуто, я попытался донести до бывшего министра обороны. Чтобы подтвердить свой аргумент, я задал ему простой вопрос: может ли он привести какие-то успешные российские продукты или инвестиционные проекты? Российские продукты он назвать не смог, а вот в качестве удачного инвестиционного проекта упомянул строительство завода по производству лифтов OTIS в Санкт-Петербурге.
Признаюсь, его пример не произвел на меня впечатления. Но в присутствии других людей я не стал комментировать его ответ. Тем более что в свое время он пошел на беспрецедентный для Беларуси шаг, согласившись с моими аргументами и предоставив нашей стране колоссальные безвозмездные финансовые ресурсы для технологического перевооружения белорусских предприятий. Если бы не разгон Верховного Совета Республики Беларусь, этих средств хватило бы на техническое обновление десятков, а возможно, и сотен белорусских предприятий, особенно в сфере приборостроения и точного машиностроения.
Само по себе строительство сборочных производств, как в случае с OTIS, не свидетельствует о промышленной трансформации России. Подобные «инвестиционные проекты» можно назвать так лишь с большой натяжкой. Они не создают самостоятельных брендов, не выпускают продукцию с высокой добавленной стоимостью и не формируют экспортного потенциала. Более того, они не способствуют развитию собственной индустриальной базы, национальной инженерной школы или технологического сектора.
Что касается OTIS, здесь речь шла вовсе не о промышленном развитии, а о стремлении иностранного инвестора минимизировать издержки при выходе на российский рынок. Этот, как и другие заводы, строился не для производства продукции на экспорт, а исключительно для обхода импортных пошлин и административных барьеров, возникавших при ввозе готовой продукции в Россию. Размещение сборочного производства в стране позволяло избежать этих ограничений, одновременно создавая иллюзию «интеграции» в российскую экономику — эффект, носивший скорее политический, чем экономический характер.
Подобные производства встраиваются в местную экономику лишь как вспомогательные звенья международных корпораций, оставаясь целиком зависимыми от внешних решений. Такая модель инвестиций лишь закрепляла за Россией роль потребителя иностранных технологий и производственных стандартов, а не их разработчика. Позднее именно решение этих проблем станет для меня ключевым вызовом при формировании концепции развития белорусской отрасли информационных технологий, но сейчас не хочу забегать вперед.
Продолжение следует.
